«Внутренней территории у культурной области нет, она вся расположена на границах, границы проходят повсюду,»- так писал М.М.Бахтин в 1924 году в работе «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве». В начале ХХ века термина «интертекстуальность», подчеркивающего пограничный характер содержаний культуры, еще не существовало, однако потаенность бытия, выраженная в языке, уже проступала в культурном пространстве на границах разных художественных форм.  Человек эпохи информационного бума оказывался окруженным словом и его смыслами, цепочки смыслов разрушали индивидуальность, но они же сообщали ей неизбывную ценность, потому что по-прежнему, как и два тысячелетия назад,   только человеку дано владеть логосом и быть в этом смысле «мерой всех вещей, существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют». Софистика ХХ века привела к переоткрытию современным человеком  мира в форме одного огромного текста – «гипертекста».*

«Интертекстуальность» (термин предложен теоретиком постструктурализма Ю. Кристевой в 1967 году, означал первоначально «диалог между текстами»)-  это всего лишь термин, однако расширительно трактуемый как включающий  в себя реальность в форме «гипертекста», он позволяет подчеркнуть сократическую сторону человеческой природы, заново переосмыслить значение диалога в процессе постижения человеком себя, мира, мира в себе и себя в мире. Мы вступили в эпоху повальных психопатий, «ползучей» мировой войны в форме терроризма, углубления межконфессиональных конфликтов, эпоху доведения  до абсурда дифференциации научного знания, когда не праздным становится вопрос демаркации науки от ненауки.  Такого рода реальность как гипертекст диктует свои жесткие условия прочтения и дешифровки современных смыслов. Массовая культура уже завернула современного человека в некий кокон из «претекстов», диалог между текстами нередко оборачивается всего лишь  игрой слоганами  из рекламных роликов, и несчастное «поколение «П» общается на молодежном слэнге, пересыпанном аллюзиями и цитатами из знакомых сериалов, песенок, экранизаций, смысл уступает место бессмыслице. У студентов преподаватель спрашивает не о том, читали они или нет роман Достоевского «Идиот», а о том, смотрели ли они удачную экранизацию этого романа. Такова логика восприятия литературного сюжета в ХХI веке, когда «цитатное мышление» опережает знание первоисточника. В пространстве интертекстуальности начинаешь задыхаться, требуя на сцену автора всего этого абсурда, но именно автора и невозможно отыскать. В ставшей «программной» для постмодерна статье Ролана Барта «Смерть автора» (1968) четко обозначена проблема: «…Литература (отныне правильнее было бы говорить письмо), отказываясь признавать за текстом (и за всем миром как текстом) какую-либо тайну, то есть окончательный смысл, открывает свободу контртеологической, революционной по сути своей деятельности, так как не останавливать течение смысла – значит в конечном счете отвергнуть самого Бога и все  Его ипостаси – рациональный порядок, закон».

Таким образом, как мне видится, на весах исторического времени обнаруживают себя дихотомии: графоманство и большая литература, осмысленное бытие и бытие себя отрицающее ( суицид во всех видах и формах), память и беспамятство (исторический аспект), «смерть автора» и его воскресение, а по существу, борьба жизни со смертью. Там, где существует проблема, там всегда есть место для философских размышлений, текстов, в конечном итоге, смыслов.

© 2004 Красненкова-Кавинова И.П.